Каторжные традиции России

Когда в начале 2000-х годов демократические нормы стали сворачиваться, силовики быстро уловили признаки изменения политической атмосферы и стали внедрять в систему исполнения наказания новые (а правильнее сказать, старые, традиционные) порядки. Что мы получили уже в 2000-е годы? Фактически все тот же ГУЛАГ – конечно, не сталинский, но хуже брежневского: необоснованный произвол, неоправданно жестокое обращение с заключенными.

Репрессивный характер системы исполнения наказания в России имеет глубокие корни. В сознании надзирателей веками укоренялось полное неуважение к личности заключенных, уверенность в их бесправии и в собственной безнаказанности. Этому способствовала и закрытость системы. Когда Чехов в начале ХХ века совершил поездку на Сахалин и подробно описал жизнь ссыльных и каторжан, общество содрогнулось. Но в самой системе мало что изменилось. И позже, в советское время, ее качество не улучшилось. Просвет наметился лишь в начале 1990-х годов, когда в России началась демократизация общества. Правозащитники в то время занимали государственные посты, Уполномоченным по правам человека стал Сергей Адамович Ковалев, была создана Комиссия по правам человека при президенте РФ, правозащитники стали ездить в колонии, и то, что происходило там, становилось широко известно. Прозрачность – главное условие для улучшения ситуации, поскольку дает возможность быстро расследовать любое нарушение закона.

Директором системы исполнения наказания в те годы был Юрий Иванович Калинин – тот самый чиновник, который при Путине стал инициатором ужесточения режима в колониях. Объяснить эти метаморфозы легко: Калинин всегда брал под козырек – и при Ельцине с Ковалевым, и при Путине.

Когда в начале 2000-х годов демократические нормы стали сворачиваться, силовики быстро уловили признаки изменения политической атмосферы и стали внедрять в систему исполнения наказания новые (а правильнее сказать, старые, традиционные) порядки. Что мы получили уже в 2000-е годы? Фактически все тот же ГУЛАГ – конечно, не сталинский, но хуже брежневского: необоснованный произвол, неоправданно жестокое обращение с заключенными.

Во что стали превращаться образцовые учреждения ФСИН? Фактически в военизированные лагеря, в которых заключенные должны выполнять любые команды, в том числе и те, которые не предусмотрены уголовно исполнительным кодексом (УИК). Унижение поджидает заключенного на каждом шагу. Например, здороваясь с сотрудниками колонии, он должен снимать шапку, если замешкается – рискует немедленно отправиться в штрафной изолятор (ШИЗО). Их заставляют часами маршировать, петь песни, что УИК опять же не предусматривает. В некоторых колониях довели требования дисциплины до абсурда – поставили светофоры, чтобы заключенные ходили на зеленый свет строем, как машины. Все это скрыто от общественности, но иногда нелепые придирки к содержащимся под стражей просачиваются в СМИ – в основном это происходит, когда объектом преследований становятся известные люди (например, Михаил Трепашкин или Михаил Ходорковский).

В России более 700 колоний, несколько сотен следственных изоляторов. У них есть, конечно, общие проблемы – некачественная медицина, нарушение трудовых прав, плохие санитарно-гигиенические и бытовые условия содержания, водворение в ШИЗО по надуманным основаниям, вопрос ресоциализации заключенных и прочее. Но самое страшное, что во ФСИНе построена целая система насилия, которая опирается на существование пыточных зон (заключенные называют их пресс-зонами). Возможно их не так много (хотя мы не знаем, сколько их), но их вполне достаточно для «наведения порядка», то есть для устрашения.

Например, если заключенный, который находится в обычной колонии, в соответствии с законом пишет жалобы, пытается обжаловать какие-то решения в судах, ему говорят: «Если ты не прекратишь, мы направим тебя в такую-то колонию, и ты сам понимаешь, что там с тобой будет». И заключенный отлично знает, что его в пыточной зоне могут избить, изнасиловать, унизить, даже убить. Такая слава существует не на пустом месте.

До недавнего времени насилие в пыточных колониях в значительной степени опиралось на деятельность так называемых секций дисциплины и порядка – СДП. В законодательстве СДП значилось как добровольное объединение заключенных, такое же, как, допустим, спортивная секция. Но само название говорит о том, что тот, кто записывается в СДП, готов взаимодействовать с администрацией, тем самым противопоставляя себя сообществу заключенных. Человек, обладающий чувством собственного достоинства, отказывался вступать в СДП. В ответ его могли избить, посадить в штрафной изолятор, унизить как угодно, например, заставить зубной щеткой мыть унитаз, наполненный дерьмом. Все эти факты мы знаем из писем, поступающих в Фонд «В защиту прав заключенных».

Приведу в пример случай Максима Громова. Это сторонник Лимонова, бывший политзаключенный. Отказавшись записаться в секцию дисциплины и порядка, он полгода просидел в одиночной камере. Это вопиющее нарушение прав заключенного, решение суда предписывало ему отбывать наказание в колонии общего режима.

В секциях дисциплины и порядка ключевую роль играли, конечно, не те, кого в них насильно запихивали, а те, кто шел туда добровольно. Это были в основном уголовники-отморозки – педофилы, насильники, особо кровожадные убийцы. Опасаясь за свою участь в общей колонии, они охотно записывались в СДП, чтобы быть отделенными от общей массы, иметь некоторые полномочия, а кроме того – реальный шанс на условно-досрочное освобождение. Администрация использовала их для того, чтобы следить за заключенными, устраивать провокации, избивать, наказывать неугодных. При этом члены СДП не только добровольно выполняли поручения администрации, но еще и решали свои задачи – обирали заключенных, отнимали у них посылки, деньги.

Деятельность СДП создавала взрывоопасную атмосферу в колониях. Насилие со стороны администрации заключенные еще могли стерпеть. Но насилие со стороны зеков их особенно возмущало, вызывало противостояние. Поэтому конфликтные ситуации вплоть до бунтов чаще всего были спровоцированы именно действиями членов секций дисциплины и порядка.

А в результате система исполнения наказания не справлялась с той главной задачей, которая перед ней стоит – исправлением преступников. Одни заключенные, получавшие поощрения за жестокость и насилие, продолжали и на свободе делать то, к чему привыкли в зоне. Другие, столкнувшись с чудовищной несправедливостью, с насилием, выходили на свободу озлобленными.

Сейчас приказом министра юстиции А.В. Коновалова секции дисциплины и порядка в зонах ликвидированы. Могу сказать, что это – достижение правозащитников, несколько лет настойчиво и последовательно требовавших их отмены. Нас поддержали в этом и государственные правозащитники – уполномоченный по правам человека Российской Федерации В.П. Лукин и Э.А. Памфилова, возглавляющая Совет при президенте Российской Федерации по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. Успеха удалось добиться, объединив усилия независимых правозащитников и государственных правозащитных институтов.

Но было бы наивно предполагать, что ФСИН одномоментно преобразится, что с ликвидацией СДП будет разрушена система насилия, исчезнут пыточные зоны. В колониях и сейчас по-прежнему применяются унизительные испытания на лояльность. Например, такое: заключенного принуждают надеть красную повязку, а если он отказывается, заставляют мыть унитаз зубной щеткой, добиваясь его согласия. При отказе мыть унитаз, заключенный подвергается избиению. Зачастую, избив заключенных, экзекуция над непокорными продолжается. Тех, кто отказываться исполнять неправомерные указания и выдержал избиения, далее подвергают еще более изощренному издевательству. Например, обещают насильно опустить заключенного головой в унитаз, сфотографировав этот момент на фотокамеру мобильного телефона, а затем с целью его компрометации распространить эти фотоснимки среди заключенных. Чаще всего это происходит во время прохождения карантина и в транзитных лагерях, когда заключенных перевозят по этапу. Подобные принуждения к безоговорочной покорности администрации фактически заменяют запись в секцию дисциплины и порядка. Именно таким унижениям подвергались заключенные в пересыльной тюрьме города Копейска Челябинской области в 2008 году. Четверо заключенных, не подчинившихся неправомерным требованиям, были избиты до такой степени, что умерли от болевого шока. В настоящий момент возбуждено уголовное дело и несколько работников администрации колонии взяты под арест. Отстранен от должности и находится под следствием и начальник местного ГУФСИН.

Склонность к жестокости прослеживается и в деятельности силовых структур, и в настроениях общества, да еще усиливается традициями. Яркий пример – Мордовия. В этих краях основная профессия – надзиратель, она передается в семьях из поколения в поколение. А вместе с ней передаются представления о том, как надо обращаться с заключенными, убеждение, что это мусор, а не люди.

Для того чтобы искоренить возможность подобных инцидентов, необходима проверка всего руководящего кадрового состава учреждений ФСИН с участием независимых психологов. Пока этого не произойдет, насилие искоренить не удастся: преступный приказ на издевательства, унижения, избиения будет отдаваться уже не члену СДП, а члену добровольной секции с другим названием, например, пожарной дружины или какому-нибудь отморозку, работающему на хлебной должности.

Реформа ФСИН началась?

Недавно директор ФСИН А.А. Реймер и министр юстиции А.В. Коновалов объявили о начале масштабной реформы пенитенциарной системы, рассчитанной на длительный срок – до 2020 года. Цель реформы, судя по заявлениям официальных лиц в средствах массовой информации – приближение деятельности уголовно-исполнительной системы к международным стандартам и потребностям общественного развития. Звучит неплохо. Но почему о реформе было объявлено как о факте? Почему к ее разработке не привлекались квалифицированные эксперты, правозащитники, наконец, Уполномоченный по правам человека в РФ? Ведь без серьезного обсуждения с разными специалистами такие масштабные преобразования в пенитенциарной системе принимать опасно. По мнению правозащитников, некоторые из заявленных положений реформы могут не улучшить, а ухудшить ситуацию с правами заключенных.

В чем суть наших возражений?

Было заявлено, что колонии прекратят свое существование, их заменят тюрьмы – в соответствии с западными стандартами.

В России на протяжении столетий сформировалась определенная лагерная субкультура, в соответствии с которой заключенные живут и выживают в колониях. Надо ли ее ломать? Приведет ли это к улучшению и стабилизации ситуации во ФСИНе? Может быть, разумнее поступить по-другому – использовать то, что уже сложилось? Субкультура регламентирует совместную жизнь заключенных, но это не значит, что она обязательно направлена на сопротивление. Можно ориентировать ее на социализацию заключенных, чтобы готовить людей к жизни после освобождения, чтобы уменьшить число рецидивов.

Если же те люди, которые прославились своей жестокостью в администрациях колоний, будут работать в тюрьмах, то мы вместо гуманизации условий жизни заключенных получим ужесточение. Один из важных аргументов в пользу колоний состоит в том, что здесь всё на виду, и когда происходит что-либо экстраординарное, скрыть происшествие невозможно. О нем становится известно родственникам и правозащитникам. Если же заключенные будут отделены друг от друга и останутся во власти надзирателей, склонных к садизму, то скрыть нарушения прав будет значительно легче. Не исключено, что в результате наспех проведенной реформы места заключения превратятся в сплошные ШИЗО – штрафные изоляторы. Произойдет ужесточение наказания, а это запрещено Конституцией.

Тюремная реформа, проходящая под знаком гуманизации, предполагает увеличение роли условных наказаний и числа колоний-поселений. Условное наказание – это, по сути, предупреждение о том, что ждет человека, если он нарушит закон повторно. А пока он остается на свободе, ему разрешается жить в любом месте России и даже выезжать за рубеж. Колония-поселение также предполагает наличие определенных свобод. Казалось бы, предложения по увеличению таких облегченных наказаний ведут к прогрессу. Но и тут появляются сомнения. Дело в том, что современная российская судебная система отличается крайней репрессивностью. Да и все наше общество не готово к смягчению наказаний, оно, наоборот, склонно к их ужесточению, вплоть до введения смертной казни. В этих условиях надеяться на гуманизацию не приходится. Скорее, следует ожидать, что суды начнут вместо условного наказания присуждать домашнее заключение или срок в колонии-поселении, а вместо колонии-поселения – тюремный срок, пусть даже небольшой. Необходима большая работа с судьями, с обществом. Средства массовой информации должны разъяснять людям, что главное – не ужесточение наказаний, а их неотвратимость. Кроме того, необходим контроль за исполнением наказаний со стороны общества.

Когда правозащитники выразили беспокойство по поводу того, что с ними реформа системы исполнения наказания до сих пор не обсуждалась, руководители ФСИНа ответили, что все это еще предстоит. Это оказалось ложью. Про начало реформы мы узнали по резкому увеличению жалоб заключенных в наши организации на факты избиений и пыток. Выяснилось, что издан приказ по ФСИНу, согласно которому началось разделение контингента колоний на две категории – тех, кто отбывает срок впервые («первоходов»), и тех, кто осужден не в первый раз. Руководители колоний, выполняя распоряжение высокого начальства, начали выдергивать «первоходов» из уже обжитой ими среды и отправлять в зоны, зачастую расположенные далеко от дома (например, из Ростова в Кемерово). Судя по жалобам, как раз этих «первоходов», к которым якобы проявляют гуманизм, во время этапирования и при «прописке» в новой колонии регулярно избивают.

Если же посмотреть на эту ситуацию, исходя из положений Уголовно-исполнительного кодекса, то перевод осужденных из одного исправительного учреждения в другое надо признать незаконным. Согласно ч. 2 ст. 81 УИК РФ перевод осужденного для дальнейшего отбывания наказания из одной колонии в другую того же вида или из одной тюрьмы в другую допускается или в случае болезни осужденного, или для обеспечения его личной безопасности, или при реорганизации или ликвидации исправительного учреждения, или при иных исключительных обстоятельствах, препятствующих дальнейшему нахождению осужденного в данном исправительном учреждении.

Кажется рациональным, чтобы разделение осужденных на «первоходов» и лиц, ранее уже отбывавших наказание, касалось только тех, кто впервые по решению суда направляется в места лишения свободы. А те, кто уже отбывает наказание, должны оставаться там, куда их определили до реформы.

Общественный контроль

Два года назад, наконец, заработал закон об общественном контроле системы исполнения наказания. Правозащитники десять лет добивались принятия этого закона, подготовили его проект, который впоследствии был значительно искажен. Например, в нашем проекте было написано, что наблюдатели могут придти в колонию неожиданно, в законе же сказано: нужно предупреждать о своем посещении заранее. Это в корне меняет ситуацию: узнав о предстоящем визите, администрация успевает спрятать пострадавших, вывезти их в другую колонию.

Что касается общественных наблюдательных комиссий (ОНК), то мы предполагали, что их состав будет утверждать Уполномоченный по правам человека в Рф. Однако Государственная Дума поручила это Общественной палате, и результат оказался плачевным. Силы распределились примерно так: треть списка общественных наблюдателей состоит из правозащитников, вторая треть – из тех, кто в любой ситуации будет защищать систему исполнения наказания (ФСИН внедрила туда своих людей через разного рода общественные организации) и еще одна треть – из инертных исполнителей.

Деятельность ОНК страдает не только из-за того, что в их составе недостаточно правозащитников. Работу общественных наблюдателей всячески затрудняют представители администраций колоний, оказывая максимальное давление на подопечных. Работать по жалобам заключенных очень тяжело, поскольку они целиком зависят от тюремщиков. Приходя с проверкой по жалобе, наблюдатели могут услышать: «Я отказываюсь от своего заявления, я был не прав». При этом Фонд располагает письменными обращениями, в которых раскрывается причина этих неожиданных отказов от заявленных претензий. Например, заключенный Кемеровской ИК-40 прямо сообщает нам: «В случае моего письменного отказа от жалоб и обращений прошу считать этот отказ ложным, т.к. я (ФИО) официально заявляю, что не отказываюсь от своих обращений и жалоб. Если будет какой-либо отказ или отзыв — это будет означать о подтверждении факта давления, физической расправы и всяческих пыток со стороны администрации, либо их подчиненных «активистов», выполняющих поручение администрации».

Но, как бы там ни было, принятие закона об общественном контроле даже в урезанном виде – большое достижение правозащитников, гражданского общества и государственных правозащитных институтов. Редкий пример того, что в России могут происходить изменения в сторону прав человека.

Очевидно, что улучшить пенитенциарную систему можно только в том случае, если жалобы заключенных и факты злоупотреблений, установленные членами ОНК и правозащитниками, объективно рассматриваются органами власти. Однако сейчас мы чаще всего получаем отписки из местных прокуратур такого типа: «Проверка проведена. Факты не подтвердились». И только после обращений в Генеральную прокуратуру и, как правило, неоднократных, мы добиваемся расследований по поводу тех преступлений, о которых сообщали. Пропорция примерно такая: из каждых пяти запросов рассмотрен по существу только один. А чем заканчивается пренебрежение к жалобам заключенных, покажу на свежем примере.

В декабре 2009 года руководитель башкирского отделения ООД «За права человека» Л. Чернов направил в прокуратуру республики Башкортостан заявление о нарушении прав заключенных, содержащихся в ИЗ-3/1 ГУФСИН, жаловавшихся на плохое медицинское обслуживание, на умышленную порчу продуктов при досмотре посылок и передач. Из ответа прокуратуры от 27 января 2010 года явствовало, что факты нарушений не подтвердились. Буквально через неделю, 6 февраля 2010 года в ИЗ-3/1 произошли массовые беспорядки. Основной причиной волнений стало несогласие заключенных с порядком досмотра посылок и передач, при которых продукты питания, сигареты приводились в абсолютную непригодность. Бунт заключенных был жестоко подавлен. В настоящее время проводится проверка по факту дезорганизации деятельности ФБУ ИЗ-3/1 в отношении участников бунта. Однако существуют реальные опасения того, что проверка коснется лишь последствий произошедшего (участникам бунта будут предъявлены обвинения), а причины, подтолкнувшие осужденных пойти на крайние меры, вновь останутся без должного рассмотрения.

Черные дыры пенитенциарной системы

Понятно, что пока в нашей стране идеальных колоний нет и быть не может. Превышение полномочий со стороны администрации, отсутствие квалифицированной медицинской помощи, плохое питание, отсутствие условий для трудовой деятельности, несправедливая оплата труда – все это хронические проблемы колоний. Но можно надеяться, что эти проблемы будут решаться, если о них становится известно, то есть если жалобы заключенных выходят из колонии.

Намного хуже обстоит дело в тех зонах, из которых жалобы вообще не поступают. Это значит, что заключенным вообще отказано в такой возможности.

В физике есть такое понятие – черные дыры. Об их существовании известно лишь по косвенным признакам. Никакой информации о себе они во внешний мир не посылают, во всяком случае, современная наука принять такие сигналы не может.

Колонии, из которых не поступает никаких жалоб – это те же «черные дыры». Они полностью закрыты от общественности. Когда в такие колонии приходят члены ОНК, они вынуждены констатировать полное благополучие: заключенные стоят навытяжку и говорят, что у них проблем нет. Только правозащитным организациям удается вскрывать нарушения в таких колониях, опираясь на сообщения родственников, бывших заключенных, а также реагируя на мобильные звонки из колоний. В случаях крайней необходимости заключенные пользуются мобильными телефонами, хотя в колониях они запрещены. Кстати, почему бы не разрешить людям, отбывающим срок, пользоваться за их счет без ограничения стационарными телефонами под контролем администрации? Такая практика существует в некоторых странах.

В этих случаях добиться расследования ситуации местной прокуратурой еще труднее, чем при наличии конкретной жалобы заключенных. В качестве примера приведу колонию ИК-5 Кемеровской области. Мы получили множество неофициальных сообщений о нарушениях в этой зоне, хотя при этом нам достоверно известно, что некоторые осужденные официально обращались к нам, передавая свои письма через спецчасть колонии, как и полагается по закону, однако ни одно письмо до нас не дошло. В том числе, сообщалось нам и об убийстве заключенного. Проверив эти данные и убедившись в их непротиворечивости, мы обратились в прокуратуру Кемеровской области с предложением опросить конкретных заключенных. Однако работники прокуратуры опрашивали не тех, кого мы просили, и отказывали в возбуждении уголовного дела. Потратив на переписку несколько месяцев, мы, в конце концов, добились прокурорской проверки. В последнем сообщении из прокуратуры указывалось, что причиной смерти явилась, якобы, потасовка с сокамерниками, в результате которой 20-летний Севостьянов Артем погиб, ударившись головой об пол. Причем ранее в 2005 году в той же ИК-5 за отказ от «работы» в СДП погиб другой заключенный Еременко, который по версии сотрудников ФСИН упал с лестницы.

А совсем недавно, 5 апреля 2010 г. нам стало известно об очередном загадочном «падении с лестницы» в ИК-5. К счастью, на этот раз пострадавший Агибалов остался жив и находится в тюремной больнице.

К большому сожалению, злоупотреблениям администрации потворствуют и медицинские работники этого учреждения. Вместо того чтобы фиксировать в медкартах осужденных явные следы побоев и выдавать им справки об этом, медики рекомендуют заключенным не обращаться к ним, мотивируя это тем, что они подвергают себя еще более жестоким репрессиям, переводу в ПКТ или переводу в «пыточную» зону.

Таких «черных дыр», по нашим наблюдениям, немало, и наверняка они числятся в документах ФСИН как образцовые зоны.

Выводы

Начавшаяся реформа пенитенциарной системы, сопровождающаяся грубейшими нарушениями прав человека, должна быть остановлена. Как показали вышеприведенные примеры, при существующих обстоятельствах цели реформы не могут быть достигнуты.

К разработке реформы и ее проведению должны быть максимально привлечены институты гражданского общества и, прежде всего, правозащитники.

Что надо делать в первую очередь?

Поскольку в рядах сотрудников пенитенциарной системы много юридически неграмотных, морально и психически неустойчивых людей, работники исправительных учреждений (и прежде всего – руководство) должны пройти психологическую экспертизу, которую надо доверить не сотрудникам ФСИН, а независимым специалистам. По результатам отбора и экспертиз должны быть уволены все те сотрудники, которые подвергали насилию и унижениям заключенных, в отношении них должны быть возбуждены уголовные дела.

Как будет проходить реформа в нашей стране, зависит не только от руководства ФСИН, но и от общей политики в стране. Ужесточение системы исполнения наказания началось с 2000-х годов. ФСИН при Путине превратился в тоталитарный анклав. Второй такой же анклав – Чечня. И если в стране не произойдут реальные изменения в сторону демократизации режима, власть рано или поздно может скатиться к таким методам. Поезд стоит на запасном пути – тюрьмы готовы принять кого угодно, они всех способны перемолоть. Тут все сходится – и политика, и традиции.

Ежедневный журнал