14 Ноября 2011

Коблы и малолетки

КСЕНИЯ ЛЕОНОВА приподнимает завесу над одним из главных табу в правозащитной сфере - насилием в женских тюрьмах

Что все бабы суки, я впервые осознала в позапрошлый четверг, в 11 утра, в «Шоколаднице» благодаря шоколаднице - так на зонах зовут осужденных по 159-й («мошенничество») и 158-й («кража») статьям Уголовного кодекса. Так называли отсидевшую четыре года Александру Белоус, бывшую совладелицу турфирмы.

Мы встретились, потому что в начале октября мне пришло письмо от женщины, которая спала с надзирателем, чтобы тот разрешил ей кормить новорожденного ребенка. Имя и колонию, где все это происходило, эта женщина назвать не захотела, так что я была готова забыть про письмо. Но буквально через неделю на YouTube появился ролик, в котором замначальника Амурской женской колонии избивал заключенных. При этом «Яндекс» на запрос «насилие в женских тюрьмах» упорно выдавал четыре страницы ссылок на одну из серий «Эммануэль» и на отчет о насилии в американских тюрьмах, как будто в российских ничего не происходит. Тема насилия оказалась табуированной не только в среде виртуальной, но и в реальной. Главные работающие в этой области правозащитники — заместитель директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Людмила Альперн, руководитель проекта Международной организации по реформе тюрем Алла Покрас и глава Общественной наблюдательной комиссии Москвы по правам заключенных Валерий Борщев — хором сказали мне, что о случаях насилия над женщинами-заключенными им ничего не известно. С Людмилой Альперн мы проговорили 38 минут, и из всего разговора мне особенно запомнилось слово «байки». Так что я решила найти женщин, которые под своими именами были бы готовы рассказать о случаях насилия в тюрьмах. Пока искала, обнаружила, что женщины без мужчин не умеют толком выстраивать друг с другом отношения.

Швабры

«Я проснулась ночью от какого-то шебуршания в камере. Отреагировала не на звук, потому что с детства сплю в берушах, а на движение. Слезла с койки и поняла, что вся камера — шесть человек — столпилась вокруг одной из девочек. Они насиловали ее шваброй. Потом я узнала, что эта история повторялась несколько месяцев практически каждую ночь. Они насиловали ее, потом избивали и загоняли под шконку. Ну я что, я пошла к надзирателям. Те вызвали девочку на допрос, где она сказала, что получила свои многочисленные синяки, упав с кровати, - рассказывает Александра Белоус историю 2008 года, произошедшую в самой образцовой тюрьме страны — московском женском СИЗО №6. — Я даже не могла пожаловаться в прокуратуру, жалобу бы просто не выпустили». - «А позвонить друзьям на волю ты не могла?» - «Окстись, откуда?» Дальше выяснилось, что в женских тюрьмах нет мобильников, что удивительно, поскольку в мужских СИЗО и колониях телефоны, пусть и запрещенные, есть во всех камерах и бараках. (Возможно, именно с этим отчасти связан тот факт, что правозащитники так мало знают о случаях насилия над женщинами. Другая причина, возможно, кроется в том, что эти случаи трудно доказуемы, стало быть, не приведут к конкретным санкциям. Зато попытка устроить скандал может привести к конфликту с ФСИН и, значит, к потере возможности ходить в колонии и помогать тем, кого можно спасти.) Почему нет мобильников? Потому что женщины постоянно друг на друга стучат, считает Александра: «У нас в дни приема оперативников по вторникам и четвергам полкамеры в очередь выстраивалось».

Представить себе такую ситуацию в системе жесткой мужской тюремной иерархии практически невозможно. Там есть целых три определения для тех, кто сотрудничает с администрацией: «козлы» — работники хозотрядов, «суки» — те, кто стучит, и «блядины» — те, кто сдал своих подельников операм и, скорее всего, будет сурово наказан сокамерниками. И хотя так называемые черные воровские зоны ушли в прошлое вместе с «лихими девяностыми», жизнь по понятиям в какой-то мере сохранилась. Например, во всех зонах и СИЗО, помимо начальника тюрьмы, есть так называемые положенцы, которых назначают представители криминального мира (нередко с согласия администрации), в каждой камере есть смотрящий — в большинстве случаев также представитель криминального мира. Низшей кастой в мужских тюрьмах («опущенными») считаются гомосексуалисты и педофилы; в большинстве СИЗО для них есть отдельные камеры. Живут камеры на так называемый «общак», на который скидываются все сидящие. Считается правильным отдать на общак часть от передачки. Высшей мерой наказания в бытовой драке между сокамерниками считается удар миской по лицу.

В женских тюрьмах все оказалось иначе. В камерах СИЗО всем заправляют старшие — заключенные, назначенные администрацией. На зонах наибольшее влияние имеют активные лесбиянки, их называют «коблами». «Опущенными» во взрослых камерах считаются детоубийцы, на малолетке — девочки, занимавшиеся прежде оральным или анальным сексом, если об этом становится известно. Для опущенных нет отдельных камер; как правило, их сажают к осужденным за экономические правонарушения и распространение наркотиков. Считается, что в отличие от совершивших более тяжкие преступления эта категория заключенных более уравновешенная. Но даже здесь такая ситуация может спровоцировать насилие. Драки вспыхивают очень часто и, как правило, по мелочам, причем они бывают куда более жестокими, чем у мужчин, — с применением ногтей, зубов и прочих атрибутов женской красоты. Общака нет. Передачи у женщин случаются реже еще и потому, что их браки чаще распадаются, чем у мужчин; точной статистики нет, но об этом говорят все бывшие заключенные. По мнению исполнительного директора организации «За права человека» Льва Пономарева, в мужских тюрьмах насилие обычно исходит от надзирателей. В женских же тюрьмах, судя по описанным ниже историям, насилие чаще идет от сокамерниц - с молчаливого согласия администрации тюрем. Веский, согласитесь, аргумент в пользу антифеминисток.

Пономарев не смог вспомнить ни одного обращения женщин в связи с насилием. Но в отличие от коллег-правозащитников хотя бы признал возможность существования такой проблемы. «Возможно, информации из мужских тюрем просачивается больше, потому что там лучше организовано сообщество и, соответственно, сопротивление системе, - считает Пономарев. - Женщины, видимо, так сильно увлекаются выяснением отношений между собой, что оказываются совершенно несплоченными перед общей бедой. Но это уже психология».

Психо

«Матросская тишина». 1974 год. Из окон мужского корпуса видна часть окна корпуса женского. Там в камере выбирают заключенную, раздвигают ей ноги и поднимают на руках так, чтобы было видно столпившимся у окон напротив мужчинам-заключенным. Спустя несколько минут по протянутой между окнами веревке из мужского корпуса в женский передают пакетики со спермой. Беременных тогда выпускали по амнистии, так что женщины стремились забеременеть любыми путями.

Эту историю декану факультета социальной психологии Московского городского психолого-педагогического университета Михаилу Кондратьеву пересказывали несколько заключенных во время его многочисленных исследований взаимоотношений в группах. «Насилие в тюрьмах было всегда, это раз и навсегда доказал Стэнфордский эксперимент, это подтверждают мои собственные исследования: в тюрьмах всегда есть касты чушек и опущенных — тех, кто будет подвергаться насилию», - говорит Кондратьев.

Исследований, в которых бы сравнивалось поведение мужчин и женщин за решеткой, проводилось крайне мало. «Известно, что женщины звереют больше, чем мужчины», ‒ уверен заведующий отделом медицинской психологии Научного центра психического здоровья Российской академии медицинских наук Сергей Ениколопов. Он приводит данные американского исследования, по которым получается, что 6 процентов женщин агрессивнее самых агрессивных мужчин. «Пять лет назад я проводил исследование учеников лучшей школы одного небольшого города и с удивлением обнаружил, что конфликты девочек более затяжные, они дрались жестче и были менее управляемы, ‒ вспоминает Ениколопов. — Помню, я выступаю с докладом о результатах исследований на каком-то официальном собрании, рядом мэр города, директор школы, аккуратно привожу наши данные по агрессии, чтобы никого не обидеть. И вдруг встает директор этой школы и так радостно говорит: наконец-то мы можем говорить об этом вслух, ведь девочки, и по нашим наблюдениям, чаще дерутся, чем мальчики!»

Что касается тюрем, то надо понимать, что у женщин нет механизмов выстраивания социальных отношений в отличие от мужчин, считает Ениколопов. Ведь те сызмальства знают, что такое армия. А женская эмансипация, полностью вовлекшая их в социальную жизнь, произошла минимум после революции 1917 года. За эти сто лет они просто не научились еще распределять роли.

«Представьте себе, кто в условном женском коллективе самый главный? Если взять школы, то, как правило, это девочки, пользующиеся наибольшей популярностью у мальчиков. А теперь уберите мальчиков, и все ориентиры окончательно сотрутся, - говорит психотерапевт, сотрудник Института системного консультирования Екатерина Игнатова. — В такой ситуации, конечно, появляются женщины, которые играют роли мужчин и при этом, понятно, занимают важные места в иерархии. Но полностью скопировать поведение мужчины для женщины крайне трудно, они не чувствуют грани этого образа. Так что женщины преувеличивают и агрессию, и жестокость, и конкуренцию. А если помножить все это на то, что у большинства женщин нет запрета на выражение чувств, в замкнутом женском коллективе мы увидим массу конфликтов по мелочам».

Несмотря на табу, четыре бывшие заключенные согласились рассказать о случаях насилия, которое происходило с ними или на их глазах. Две рассказчицы принадлежат к так называемым «опущенным», очень боятся вернуться в тюрьму снова и согласились рассказать свои истории под диктофон только бывшей заключенной Светлане Тарасовой. Эти истории мы публикуем в форме диалога.

Александра Белоус, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

В женской тюрьме самой страшной статьей считается детоубийство или насилие в отношении детей. Если сокамерницы узнают, что ты сидишь за это, тебя будут опускать до последнего. Как-то к нам в камеру завели азиатку, которая родила ребенка в

аэропорту и выкинула его в мусорный бак. Нас сидело человек сорок, и половина, в которой были и экономические, хотели эту девушку опустить. То есть постричь ее или на нее пописать. И ведь эта женщина, опущенная, постриженная, она даже не сможет уйти в другую камеру (а у мужиков в таких случаях переводят в камеры к таким же), она будет сидеть на таком положении, у параши, под шконкой, до конца. И потом уедет по этапу из СИЗО на зону, и если, не дай бог, там узнают обстоятельства, над ней могут продолжить глумиться.

Так что тогда в камере было удивительно мне слышать предложение опустить кого-то от женщин с высшим образованием, которые только вылезли из «мерседесов» и еще не выкинули корешки от билетов в Большой. В каких же зверей бизнесвумен превращаются в тюрьме!

Самое смешное, что все экономические утверждают, будто их дела сфабрикованы. Ну так если это так, почему ты не думаешь, что и против этой девушки дело могло быть сшито?! И, между прочим, если уж играть в понятия, то в мужских тюрьмах, прежде чем опустить, прозванивают на волю и доподлинно все выясняют. А тут самосуд. Все эти попытки копировать мужские понятия смешны. Разве можно опустить женщину так, как опустить мужика? Нет! Самое страшное у мужчин — сексуальное насилие. Для женщины, если она со своим мужем занималась анальным сексом, это не так болезненно.

Как-то к нам приехала девочка из Барнаула, малолетка, но какое-то время сидела со взрослыми. Она рассказывала, что у них там статус в камере определяет тот секс, которым ты вообще в своей жизни занималась. Если ты занималась анальным, ты автоматически становилась опущенной. Мне, когда я эту историю услышала, она показалась верхом ужаса. Я не могла себе представить, что во взрослой камере меня подтянет на поляну старшая и будет спрашивать, какими видами секса со своим мужем я занималась.

Но потом меня перевели в камеру к несовершеннолетним, я два года была у них старшей. Это правда, они отличаются особой жестокостью. Есть даже такой анекдот. Он очень похабный, очень. «Тюрьма. Малолетки пишут смотрящему письмо: дорогой смотрящий, вчера заехал к нам первоход, оказался сукой, мы его опустили. Но за него впряглись другие и опустили нас. Дорогой смотрящий, так как нас опустили по беспределу, мы хотим получить право опустить тех, кто нас опустил».

Помню, в камере была девочка, которая не сидела за общим столом просто потому, что проговорилась, будто занималась с каким-то мальчиком оральным сексом. То, что в старших классах школы считается самым крутым, в тюрьме, наоборот, опускает тебя. Эта девочка подвергалась постоянным унижениям и оскорблениям. А история со шваброй чего стоит? И надо сказать, что администрация обо всех этих случаях знает, конечно. И всячески их культивирует. И поощряет систему, когда старшим становится самый жестокий. И на малолетке, и у взрослых. Помню, у нас еще во взрослой камере старшая собралась на этап, об этом стало известно за пару месяцев. Так надзиратели ходили и высматривали, кто как себя вел. Старшей поставили ту, которая громче всех материлась и чаще всех распускала руки. Я вот только до сих пор не могу понять — зачем?!

Так что все физическое насилие, которое я видела, сокамерницы причиняли друг другу. За четыре года я только один раз видела, как надзиратели кого-то били — и это была пощечина девочке, которая пыталась тянуть дорогу (веревка, протянутая между окнами, по которой передаются письма и наркотики. - OS). Потому что в нашем показательном СИЗО даже дорог не было. Про мобильники я уж вообще молчу. Кто-то пытался занести, но на первом же шмоне это все изымалось, потому что кто-то из своих же сдавал. Так что мы там были абсолютно изолированы от общества.

А что оперативники активно применяют, так это психологическое давление. Особенно к осужденным по экономическим статьям. Мы же дойные коровы! Когда меня только посадили, в 2005 году, я оказалась в одной камере с некой дамой - Мадленпалной. Ее называли черной мамочкой, вдовой какого-то авторитетного человека. Она сказала, что, если я заплачу ей 10 тысяч долларов, завтра же выйду. Моя мама передала каким-то друзьям Мадленпалны нужную сумму. А меня, конечно, не выпустили. Когда я поняла, что меня развели, я написала маме письмо, в котором описала всю эту историю. Через день меня вызвал к себе надзиратель, показал на письмо и приказал все забыть. Почему он вдруг такой интерес ко всему этому проявил? Хрен знает. Но факт, что у Мадленпалны, чуть ли не у единственной во всем СИЗО, были мобильники, целых два. И однажды она мне сказала, что, если я еще раз помяну эту историю, она привлечет мою маму за дачу взятки. Вот тут я действительно разозлилась. Мало того, что она развела меня как лохушку, так еще теперь маму вспомнила. Взяла, в общем, Мадленпалну за шкирку и сказала, что, если еще хоть слово молвит, шею сверну. Видимо, в моем голосе прозвучали определенные нотки, потому что Мадленпална после этого от меня отстала, и вскоре ее перевели в другую камеру.

Светлана Тарасова, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

У меня было четыре ходки, первая за кражу. В 12 умерла мама, а в 13 меня поймали, мы говорим не менты («менты» - это ведь слово, которым они и сами гордятся уже), мусора. Я вытащила в автобусе из сумки кошелек, а скинуть не успела. Вот меня и повязали. Я тогда жила в маленьком городишке под Ростовом-на-Дону и стала там большой знаменитостью, про меня даже в газете написали. Я была не просто самой юной преступницей, но еще и обладательницей редкой профессии, ведь большинство карманников — мужчины. В общем, мне повезло, потому что там на весь город была только одна женская камера. И сидели там взрослые уже женщины, которые научили меня, как правильно вести себя и в СИЗО, и в колонии для малолетних. Так что никаких ужасов со мной не происходило.

Когда я сидела во второй раз, со мной была девочка-цыганка, она называла себя Степой. Мы очень подружились, курили вместе. Степа говорила, что сидит за убийство отца, который ее избивал. Но как-то мне надзирательница сказала, что на самом деле Степа — детоубийца. Знала ведь, зараза, кому сказать. Я попросила показать мне дело, из которого следовало, что Степа утопила ребенка своей подруги. Из ревности или еще из-за чего, не знаю. Но факт остается фактом, я ужасно разозлилась. Я не люблю детоубийц. Считаю, что ради таких только надо мораторий на смертную казнь отменить. Я не имею права так говорить, я сама почти всю жизнь провела там. Но я так считаю и мнение свое менять не буду. Но на Степу тогда обиделась больше за предательство. Всю эту историю узнала наша соседка, а мы тогда втроем сидели. Избили мы Степу тогда очень сильно. Она потом на ремне повеситься пыталась.

А сейчас сидела в Егорьевске два года, вот только в 2010 году вышла. Набрала кредитов в восьми банках на два миллиона рублей, так что посадили меня за мошенничество, да еще и всей тюрьмой пытались выведать, где у меня деньги лежат. Когда надзирательница впустила меня и стала закрывать дверь, она не заметила мою ногу и вот этой железной огромной дверью меня ударила — аж до крови. Я заорала. А она покрыла меня матом. Я поворачиваюсь, а у меня башню сорвало. Пошла, говорю, сама на хуй. Для нее это полный пипец. Так что она еще громче заорала, что сейчас сгноит меня и вообще. Я говорю: посыпь мне на одно место соли — ну, я ей сказала, на какое место, - и слижи. В общем, мне выписали за это сразу 15 суток карцера. Избили — по пяткам резиновой дубинкой, чтобы не было следов. Профессионалы своего дела, что тут скажешь! Оставили на полу — там даже матраса не было. А у меня еще месячные некстати начались, пришлось рвать блузку (в своей же одежде сидишь) и подкладываться. Ну, зато я после карцера получила затемнение в легких и уехала на несколько месяцев в госпиталь. А вышла из госпиталя и пошла к батюшке. Рассказала ему все как на духу. Так что вы думаете? На следующий день меня к оперу вызвали, он мне всю мою исповедь зачитал. Так что я больше в церковь там не ходила.

Меня к тому времени перевели в камеру, где нас сидело трое. А через стенку были малолетки. Как сейчас помню, Нина — москвичка, скинхедка, они с друзьями избили узбека и его трехлетнюю дочку цепями. Узбек выжил, а дочка его умерла. Вторую девочку звали Наташа. Она была из подмосковного города Шатура. Так она ребенка отравила ртутью, а потом еще и заморозила. Они там все, в Шатуре, такие. И еще две какие-то девицы с ними сидели. А потом к ним привели девочку, ее Леной звали. Она приехала к ним, забитая, из какой-то деревни, сидела за убийство отца. Вроде она резала что-то, а отец подошел к ней сзади и схватил за волосы, ну она его и прирезала. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать. Суд это уже за меня сделал. Только она не вызывала у меня таких эмоций, как эти детоубийцы. Нина у них была мама хаты такая. И начала эту Лену гнобить. За глупость, за оканья — эта ведь из деревни. То есть ни за что фактически. Кашу кидают в парашу — иди ешь. Зубы чистить, так ей щетку в параше искупают и заставляют чистить. Писает и заставляет ее языком вытирать. Макают ее башкой в парашу. Лена так орала, ‒ конечно, надзиратели все слышали. К тому же там, в Егорьевске, волчки с двух сторон стоят, вся камера просматривается. А у нас с ними кабур был — дырка в стене между камерами, чтобы переговариваться. Мы им раз сказали прекратить, два сказали - они кабур со своей стороны и заткнули. Ну, мы надзирателям сказали. Надзиратели ничего не сделали. Тогда мы обратились к положенцу, Витей его звали, чтобы он разобрался, телефонов у нас не было, но мы дороги тянули. Через день Лену эту оставили в покое.

Ольга Васильева, бывшая заключенная по статье 158 УК («кража»)

- Оль, давай поговорим с тобой. Я буду потихоньку говорить, чтобы там твои друзья не слышали. Я вот хотела задать тебе вопрос, сколько раз ты сидела?

— Два. Первый раз на Можайске, потом в Мордовии.

- А за что?

- Первый раз за кражу в квартире моей тети, а второй раз в магазине.

- А как общение твое было с сокамерницами?

- Нормально происходило, только с одной постоянно ругались, пока ее на этап не забрали.

- То есть вы враждовали, да? А расскажи, помнишь, ты говорила про простыни, чего-то там тебя обвинили.

- Ну да, в краже простыни меня обвинили. Там я их воровала, а потом продавала.

- Кому? Да говори, говори, слушаю.

- Я отсидела уже год. Была в четвертом отряде. Мы шили простыни и халаты. И наш бригадир — Людка Черненко — обвинила меня в том, что я воровала простыни. Воровала простыни и продавала вольняшкам.

- Вольнонаемным, да?

- Да.

- Ну и чего?

- Вечером вся камера собралась и устроила мне темную. Потом пришли надзорники, и они начали говорить надзорникам, что я кидалась на них с заточкой.

- А помнишь, ты еще говорила, что подстригли они тебя? Это девочки?

- Девочки, да. Потом меня отвели в ШИЗО и оформили на 15 суток.

- А они, надзорники, ничего не сказали девочкам? Они ж видели, что ты избита и подстрижена.

- Ничего.

- А знаешь, чего я еще хотела спросить, вот ты отсидела 15 суток, и что потом было?

- Потом подумала, что пошли все на хер. Меня в другой отряд перевели.

- Ну и чё?

- Все.

- А кого ты не понимаешь по этой жизни?

- Не понимаю сук.

Любовь Литвинова, бывшая заключенная по статье 158 УК («кража»)

- Люб, я тебе говорила, что я бы хотела послушать твою историю. Помнишь, ту историю про веник? Я просто девочке обещала, она журналистка. Ты никак не пострадаешь, даже если вернешься в лагерь, мы не будем называть фамилии тех, кто это делал. Я тебе просто буду задавать вопросы, а ты мне просто будешь отвечать. Сколько раз ты сидела?

- Один раз, и один раз меня выпустили из зала суда.

- А где ты сидела?

- На «Тройке» (Женская исправительная колония №3. — OS).

- Это где?

- На Кинешме.

- А, понятно. Люб, ты чего так скованна? Это ж не по телевизору тебя будут показывать. Успокойся. Чего тогда происходило?

- Я тогда только приехала в лагерь. И меня отправили в отряд. Девчонки там были хорошие. Я познакомилась с девочкой. Ну, подружилась вот. Мы дружили, потом она от меня отдалилась. Потом я пришла как бы с работы и залезла в тумбочку, увидела конфеты и угостила подружку. Сокамерницу.

- Это с которой ты в тюрьме еще сидела?

- Да. А потом пришли подруга и подружкины друзья. И вечером была уже разборка.

- Из-за этих конфет, они были чужие?

- Ну да. После отбоя собрался весь актив в туалете. Меня позвали и поставили рядом с помойным мусорным ведром. Дали веник.

- Да не бойся, говори. Зачем дали веник-то?

- Ну, мне сказали, ну, я плакала. Потом сказали мне, что изобьют, если я не подмоюсь. Мне пришлось подмыться. А потом… а утром вся зона знала. Потом я пошла к начальнику. Рассказала об этом.

- Она их вызвала?

- Нет.

- Почему?

- Ну так они ж активистки. Одна после этого ушла по УДО.

Автор - корреспондент журнала «Секрет фирмы» (ИД «Коммерсантъ»)

Ксения Леонова, «OpenSpace.ru» - 19.11.2011

Архив публикаций    

АКЦИЯ В ПОДДЕРЖКУ ДОНБАССА:

Сбор гуманитарной помощи осуществляет движение Интербригады (от Лимонова).

Введите сумму пожертвования и номер телефона: