21 Января 2013

«Мама, я слушал мессу!»

ВЯЧЕСЛАВ КОЗЛОВ и МАКСИМ СОЛОПОВ (корреспонденты «Газеты.Ru») поговорили об Александре Долматове с его мамой Людмилой Дорониной и его товарищем по эмиграции Денисом Солоповым

Почему ведущий конструктор оборонного предприятия и старый нацбол Александр Долматов покончил с собой, неизвестно до сих пор. Ничего не прояснила и публикация предсмертной записки Долматова, в которой он признается, что не хотел возвращаться в Россию предателем. ВЯЧЕСЛАВ КОЗЛОВ поговорил о Долматове с его матерью Людмилой Дорониной: она рассказала, как рос ее сын и почему решил бежать. А МАКСИМ СОЛОПОВ поговорил со своим братом, политэмигрантом Денисом Солоповым, который стал первым человеком, встретившим Александра Долматова в Нидерландах, куда тот бежал, спасаясь от преследований по делу о беспорядках на Болотной площади.

Людмила ДОРОНИНА

Саша учился в школе хорошо, хоть и не на пятерки. Он глубоко мыслил — это про него учителя говорили. Одним из любимых предметов была литература, он вообще любил читать. У всех учеников были разные оценки по литературе, а у Саши одни пятерки. Его хвалили — все считали, что у него неординарные способности. Я никогда не видела, чтобы он учил уроки, но при этом он умудрялся все знать, такое бывает. Сочинения еще писал отличные, я зачитывалась. В последние годы в школе он решил перейти в гуманитарный класс, ему легко давались гуманитарные предметы. Еще он очень музыку любил. Это у него, видимо, от меня — я преподаю фортепиано в музыкальной школе.

Когда был маленький, запоем читал «Мастера и Маргариту», хотя в последнее время в основном книги по философии и психологии: смотришь в его записи — и ничего не понимаешь.

Он даже школу прогуливал, чтобы поехать из Королева в Дом Булгакова или на Арбат. Я очень долго не знала, что он прогуливает школу, но как-то меня одна из одноклассниц Саши спросила, выздоровел ли он, хотя он и не болел. Так все и обнаружилось. Но надо отдать ему должное: хоть он и ездил в Москву, всегда был дома вовремя, как штык: в 14:20 звонил в дверь.

По математике у него было все хорошо, но он очень хотел, даже можно сказать, мечтал стать журналистом. Опять же, он очень хорошо читал, замечательно говорил, и у него все бы получилось, если бы он занялся журналистикой. Но в последний год обучения все радикально переменилось. Он поговорил с кем-то из одноклассников и решил пойти в институт на техническую специальность.

В итоге он поступил в МИРЭА и объяснил это тем, что у мужчины должна быть техническая специальность. Причем учился и поступал он сам, без помощи: учил физику, математику… Учился легко, и все последние экзамены у него были на «пять». Окончив институт, он поступил в аспирантуру. Если любовь к музыке и вообще все гуманитарное — это от меня, то техническое — от отца, который был инженером. Отец умер в 2005 году.

Денег в годы, когда Саша учился в аспирантуре, не хватало, зарплату платили не вовремя, зато было много житейских проблем. С проблемами надо было справляться, а из Королева до Москвы на учебу не накатаешься. В какой-то момент он сказал: «Чего я учусь, мне нужна работа». И вскоре он нашел работу в оборонном предприятии, недалеко от дома (Долматов трудился в ОАО «Корпорация “Тактическое ракетное вооружение”». — Ред.). Ему очень нравилось, — он искренне удивлялся, что практически под боком он нашел такое место.

Вообще он рос и вырос добрым, отзывчивым мальчиком. Он много кому помогал, но был скромным. Друзья его уважали, любили его, прислушивались, как мне кажется, он был для них авторитетом. С девушками, правда, не везло. Были какие-то подруги, но чтобы постоянная — так не получалось. Хотя он очень хотел семью! Как он хотел завести семью! Но сейчас ведь как? Сейчас, наверное, девушки богатых хотят, а он таким не был. Он, конечно, переживал, что семью завести ему так и не удалось.

На работе у него все складывалось, он был ведущим конструктором, делал ракеты, но потом начались эти митинги про выборы, по поводу 31-й статьи (традиционные акции протеста «Другой России», посвященные 31-й статье Конституции, гарантирующей свободу собраний. — Ред.), и отношение к нему поменялось. Ему постоянно говорили, что делать это не стоит, что все это ни к чему не приведет, что это лишь помешает. Он очень расстраивался, и я его понимаю: он гражданин своей страны, он имеет право на то, чтобы высказывать какие-то мысли, чтобы говорить какие-то слова, и непонятно, почему это считается чем-то плохим. Это его страна, он личность, нельзя всех под одну гребенку. Так Саша и ходил на эти митинги, старался все понять, и чем дальше — тем больше. У него очень серьезно все было. Идейно, что называется. Я, конечно, просила его: не ходи, зачем тебе это все, но он не слушал. Отвечал, что это его жизнь, и я не лезла.

Как только он сходит на митинг — так сразу бумага поступала на работу. А как поступила бумага — так на работе сразу профилактику начинали проводить. Я думаю, что он с эфэсбэшниками говорил, но я не уверена. Зато точно знаю, что ему там угрожали: «А ты не боишься, что тебе что-нибудь подкинут?» А он все терпел. Все это его очень измотало, в какой-то момент он не знал, что делать. Да и я не знала. Очень ему трудно приходилось: он любил народ, свою страну. Он хотел понимать, для кого он делает эти ракеты, ведь народа-то не осталось.

Однажды я увидела у него в комнате на столе бумажечку, что на каком-то из митингов были задержания, хотя ничего преступного там не происходило: просто митинг. Я не понимала в этом ничего, в митингах-то, но он мне объяснял: это же 31-я статья Конституции, и она не работает. Но почему она не работает?! Он всегда хотел все знать. Он никого не подставлял, шел в первых рядах. Все это он совмещал с работой и чтением. Постепенно на него стали обращать все больше внимания спецслужбы: приходили какие-то женщины узнавать, куда Саша ходит и где обычно бывает. Потом, когда случилась Болотная площадь, пришли какие-то люди, но Саши тогда не было.

Они что-то искали, смотрели. Я ушла на кухню и только там поняла, что они не показали мне бумажек этих, удостоверений. Один у них был колючий: спросил у меня так резко, в какой партии Саша состоит, но я тогда ничего не ответила, не знала. Вообще они много вопросов задавали. Один, маленького роста, спросил что-то насчет митингов и сказал, мол, не волнуйтесь, мы просто хотим узнать, что там было. Но я заподозрила неладное. Ведь они мне позвонили в дверь, минуя домофон, — значит, хотели застать его. Уже когда они были в квартире, кто-то из них спросил, чего Саша ходит на митинги, что ему не нравится. А я ему: «Вы видите, что в стране происходит? Видите, что творится?» А он опустил голову и говорит: «Да». А я дальше: «Он честный». Так он голову и не поднял. «Знаем», — говорит.

В какой-то момент он принял решение уезжать — тут было невозможно находиться, и он очень устал. Он понимал, что раз к нему такое отношение, то просто так от него не отстанут. Как сейчас помню: я пришла с работы и решила пойти в магазин. Он вдруг соизволил со мной прогуляться, хотя это было странно. Я думаю: «Ну, пошли». Идем мы по улице, и он мне вдруг: «Мама, мне нужно уехать, иначе возможны провокации» — и я согласилась. Почему он выбрал именно Голландию, я не помню, но до этого он там уже был. Он ездил туда как турист по кредиту.

Он очень любил классическую музыку — так редко в наше время кто любит. И решил поехать в Любек. Взял билет до Гамбурга, прилетел туда, звонил и говорит так радостно: «Мама, я сейчас в Гамбурге, а до Любека поеду на автобусе». Там он слушал мессу. Я помню, иду и вдруг звонок: «Мама, я слушал мессу!»

И ты понимаешь, что когда взрослый парень такое говорит, то это дорогого стоит. Ведь еще Шекспир сказал: «Кто музыки не носит сам в себе, кто холоден к гармонии прелестной, тот может быть изменником, лгуном». Он был открытым, у него не было никакой черни — он любил музыку.

Когда он решил уехать, он практически ничего с собой не взял — лишь маленький рюкзачок, в котором были его кредитные карты, свидетельство о рождении, паспорт.

Я помню, как он собирался. Стоял у шкафа с распахнутыми дверями и долго смотрел внутрь: думал, что взять. Там висели его галстуки и посередине — пионерский, который он почему-то хранил всю свою жизнь. Смотрел он, смотрел и решил, что возьмет только этот красный галстук. Положил его в рюкзак и уехал. Больше я его не видела.

Из Голландии он мне постоянно звонил, очень скучал по мне, по стране, по близким людям. Как-то летом я иду из магазина, звонок: спрашивает, по какой улице я иду, какие дома прохожу. И все это так с болью, искренне. Изменения в его настроении я почувствовала во время наших последних разговоров. Он был какой-то напряженный, то ли депрессия, то ли еще чего. Но было понятно, что что-то не так. Единственное, что было понятно: он очень хотел домой, буквально просился. Я, правда, его отговаривала: в последний раз сказала ему, что, если он вернется, его посадят. Видимо, я виновата.

Не знаю, зачем он это сделал, но почему-то только сейчас я поняла, какой большой личностью был мой сын. Если честно, я теперь не знаю, что делать дальше.

Денис СОЛОПОВ

Рекомендации по поводу Саши мне дал его друг — мой знакомый антифашист, живущий в одном из российских регионов, когда-то состоявший в НБП. Он написал мне, что хорошему человеку нужна помощь. Я расспросил поподробнее. Мне объяснили, что человек надежный, проверенный в рисковых ситуациях: например, помогал своим товарищам, когда те были в розыске. Тогда я согласился, чтобы он остановился у меня на первое время. Он самостоятельно прилетел в Голландию и сам добрался до моего города.

Не помню точно его рассказ про побег... Но вот что запомнилось. Решение он принял, когда ему стало понятно, что в отношении него готовится провокация. Рассказывал, что на оборонном заводе, где он работал, есть специальная служба безопасности, которая занимается поиском шпионов. У него с этими людьми был давний конфликт: на работе ему постоянно угрожали, требуя прекратить участвовать в оппозиционной деятельности. Сначала они пытались забрать у него загранпаспорт. Затем в какой-то момент в его окружении среди активистов появились непонятные провокаторы, предлагавшие ему с помощью своих связей получить американскую визу, прямо намекая на то, что Саша — сотрудник оборонного предприятия. Он не знал достоверно, есть ли связь между эфэсбэшниками у него на работе и провокаторами в среде активистов. Может быть, это была параллельная работа разных спецслужб, но, так или иначе, он начал подозревать, что его хотят обвинить в шпионаже. Саша потом на всякий случай оставил мне фотографии некоторых людей, подозреваемых им в подготовке такой провокации. Когда его подозрения усилились, а спецслужбы стали проявлять себя все активнее, Саша принял решение для начала не отдавать загранпаспорт. Потом через турфирму сделал быструю визу для въезда в Нидерланды. После обыска в квартире, где жил Саша, он уехал на Украину и купил билет на самолет из Киева в Амстердам. Прежде чем бежать, он понял, что его просто так не оставят: из него могут слепить шпиона. По его ощущениям, эфэсбэшники всячески подталкивали его к любым действиям, которые помогли бы им сделать из оппозиционера «предателя».

Саша показался мне человеком, который не уехал бы, будь у него другой выход. Он не был похож на тех, кто любит истерить. Здесь про работу в России он почти ничего не рассказывал. Объяснял только, что были в его работе некоторые вещи, о которых нельзя говорить, но тут же шутил, что даже если расскажет мне о чем-то подобном, то я все равно не разбираюсь в высоких технологиях. По поводу активности местных спецслужб — он мне рассказывал, что с подозрением относился к тому, что в лагере для беженцев его селили вместе с русскоязычными эмигрантами. Думал, что среди них могут быть агенты спецслужб. Напрямую никто его о работе не спрашивал. Он принципиально никому ничего не рассказывал об этом. Хотя, если честно, в этом лагере для беженцев русскоязычный контингент иногда такой, что было бы действительно странно услышать там вопросы про ракеты.

В Голландии он жил в лагере беженцев на севере страны. Прежде всего прикладывал усилия, чтобы выучить голландский язык. Рассуждал, что нужно больше общаться с носителями языка. Я предлагал ему найти волонтерскую работу, чтобы не мариноваться в этом лагере впустую, больше коммуницировать с голландцами. В итоге он действительно нашел занятие в этом центре для беженцев, занимался какими-то хозяйственными работами. Мы обсуждали с ним его мысли насчет перспектив организовать какой-то бизнес.

Взгляды у него были левые, социалистические. Он рассуждал о государственном социализме, анархизме. Саша рассказывал, как принимал участие в событиях 93-го года в России на стороне антиельцинской оппозиции. У него же бедная интеллигентная семья, простые советские люди. Это те люди, которых обманули в 90-е годы, те люди, на которых «напал Чубайс». У меня даже не возникало вопросов, почему он стал нацболом. Власть в России он считал набором каких-то бандитских структур, которые сформировались после распада СССР. Считал, что до власти дорвались беспринципные люди, которые прошли по головам и теперь учат здесь всех жить. О нынешней оппозиции он рассуждал, на мой взгляд, достаточно здраво. Критично отзывался о новых так называемых лидерах. Считал «всех этих собчак» и их либеральные взгляды чуждыми. Отличал либералов, вступивших в противостояние с Путиным, от поколения отчаянных нацболов. Это был искренний человек, но не наивный. Вполне понимал, где демшиза кричит про кровавую гэбню, а где реальная опасность.

Саша информировал меня о любых значимых событиях, которые касались процедуры получения убежища. Постоянно консультировался со мной до и после каждой встречи с чиновниками миграционной службы. Даже по вопросам общения с журналистами. Очень странно, что об отказе, который он получил еще в середине декабря, Саша мне ничего не сообщил. Тревогу забила его мама: в начале января она мне позвонила и попросила выяснить, почему он так долго ей не звонил. Я стал его искать. Телефон у него оказался выключен. Тогда его стали искать местные правозащитники. 16 января где-то в 21:00 он написал SMS своей русскоязычной подруге из Амстердама, с которой он познакомился в интернете. Видимо, под рукой оказался ее номер. В сообщении говорилось, что он находится в депортационной тюрьме в Роттердаме и ему нужен адвокат. Как он там оказался, мне непонятно. Это место рядом с аэропортом, оттуда людей депортируют, а ведь он, как выяснилось позже, подал апелляцию на решение об отказе в убежище. Когда стало известно, что Саша в тюрьме, местная правозащитная организация обратилась туда с запросом. Оказалось, в этот же день он покончил с собой. Как объяснить это, я пока не знаю. Не готов высказывать свои версии, мне надо во всем этом разобраться.

Могу только сказать, что записка, опубликованная в сети, скорее всего написана самим Сашей. У меня остались образцы его почерка, я внимательно сравнил все детали. Фразы и утверждения в этом письме очень похожи на те, которые Саша использовал в разговорах. Он действительно считал, что Россия — самая сильная и богатая страна, которой сегодня просто не повезло, и больше всего боялся, что его обвинят в предательстве.

Вячеслав Козлов, Максим Солопов, «Colta.ru» - 19 января 2013 г.

Архив публикаций     Читайте также:

21/01/2013 Александр Долматов   -   Судьбы / Дела и судьбы /

АКЦИЯ В ПОДДЕРЖКУ ДОНБАССА:

Сбор гуманитарной помощи осуществляет движение Интербригады (от Лимонова).

Введите сумму пожертвования и номер телефона: