10 Февраля 2010

За свободу нельзя платить

Бесправные люди, у которых и так уже враги сожгли родную хату, не должны давать взяток

Муж читает «Новую газету». Позвонил в прошлую среду, когда у меня в «Новой» «Зона». Сказал, что зона у меня получается благолепная. А она не такая, не совсем такая. В принципе она считается «красной», как и большинство нынешних зон. Однако в самой зоне есть «черная» территория, куда администрация лишний раз не суется и где живут по своим законам и понятиям. Вот там всё и происходит — и опускают зэков, и убийства бывают, и всякое. И, соответственно, попытки бунтов. А в «красной» мужики на УДО надеются — хотя условно-досрочно выходят далеко не все.

Вместе с мужем в Бутырке сидел московский бизнесмен А. У него большой чин в МВД отнимал землю в Сочи — и отнял с большим успехом. Заодно, конечно, собственника посадил, но влегкую — «пятерку» ему дали за сопротивление. А. в отличие от моего мужа не был склонен писать жалобы, заявления в прокуратуру и т.д.: хотел побыстрее уехать на зону, лучше недалеко от Москвы и на месте «договориться». Подходящий этап он себе купил, но в итоге уехал на зону через несколько месяцев после моего мужа, у которого приговор был значительно позже. Не хотели смирного и платежеспособного А. из Бутырки отпускать: кто ж такую корову быстро отпустит… На зоне он тоже быстро вроде договорился о переводе на поселение, деньги заплатил хорошие. После чего начальник зоны счастливо ушел на пенсию и навеки позабыл про А. Новое начальство с интересом посмотрело в дело А. и тоже потребовало денег — в два раза больше. Но на этом месте деньги у А. иссякли. Тогда А. перевели в другой отряд — от мужиков к блатным, то есть из «красной» в «черную». А. это сильно не понравилось, и он начал качать права, за что угодил в ШИЗО — в штрафной изолятор, а в его деле появились взыскания, то есть то, что называется красной полосой. Красная полоса — особо опасен. С таким украшением на УДО рассчитывать бессмысленно. Бизнесмен А. погоревал-погоревал и начал жаловаться: в прокуратуру, в местное управление ФСИН, правозащитникам и т.д. Что бы вы думали? Приехали комиссии, уж не знаю, кто с кем как разговаривал, но А. перевели обратно в его «красный» отряд, а все взыскания сняли.

Который раз мы с мужем, а теперь еще и бизнесмен А., убеждаемся: за свободу нельзя платить. Бесправные люди, у которых и так уже враги сожгли родную хату, не должны давать взяток. Дать взятку — это просто отдать деньги.

…А вообще, когда я приезжаю в зону, давно уже замечаю: оттуда трудно уехать. Больше трех суток там все равно не разрешено находиться родственникам, но на эти три дня ты погружаешься до такой степени в другой, ирреальный мир, что потом долго крутишь головой, привыкая заново к миру вроде бы обычному. Особенно потрясает Москва — возвращаешься в большой шумный город, занятый своими дурацкими по большому счету проблемами, и понимаешь, что настоящая жизнь не здесь. Мелкотравчатый городок-то. Борьба за бабло — это совсем не то, что борьба за жизнь. Борьба за жизнь в первозданном значении этого слова. Муж, коренной москвич, арбатский мальчик, когда я что-то начала ему рассказывать про театр на Патриарших, прервал меня: знаешь, говорит, не могу вспомнить, где Трехпрудный переулок. Он забыл Москву. Я давно уже придумала для себя, как он будет возвращаться: сначала я отвезу его в областной центр, где он ни разу не был, а сама я знаю его уже наизусть — прелестное, надо сказать, местечко. Несколько дней, а может, и с неделю, поживем там, а потом потихоньку — в Москву, только очень аккуратно: он теоретически знает, что у нас давно нет никакого дома, гнездо разорено до основанья, все расколочено обысками, но что-то я слепила за то время, пока его нет, и в эту воду ему надо будет входить постепенно. Впрочем, нам до этого еще очень, очень далеко и долго.

Однажды я видела, как выходят на волю. И это было совсем не то и не так, как я себе представляю. Правда, и обстоятельства другие.

Я стояла у окошечка приема передач, размером с две сигаретные пачки, ждала своей очереди, а она, очередь эта, движется весьма неспешно. Обычно полпачки и выкуриваешь, пока ждешь. Пришла девочка, лет 20, без сумок, и даже без сумочки. Вообще с пустыми руками, что в тех скорбных местах очень бросается в глаза. Покрутилась, что-то поспрашивала, пошла курить на крылечко — ну и я за ней. Спросила, конечно, что за чудеса такие. Она мне буднично так отвечает: вот, дескать, за парнем своим пришла, встречать, 4 года он здесь отмотал. Статью, разумеется, здесь спрашивать не принято. Через какое-то время вышел паренек — что меня поразило, тоже с пустыми руками, даже без пакетика. Чмокнул ее в щечку, спросил тоже буднично: «Чё как?» — взялись они за ручки и пошли по дорожке не оглядываясь. Вышла женщина на крылечко — она с сумками пришла — оказалась, местная, просветила меня: да эти, говорит, в деревне через дорогу живут, а мы-то сами издалека, из райцентра (это километров 10 максимум).

Ну как тут не вспомнить пресловутого Рабиновича, который работал напротив тюрьмы, а теперь живет напротив своей работы?

Ольга Романова, «Новая газета» - 10.02.2010

Архив публикаций