21 Апреля 2009

Приговоренные к жизни

Второй тюрьмой для “пожизненников” стала построенная в пожарном порядке зона в одной из мордовских колоний. “Единичка”, как ее теперь называют

Южная тайга — так называют эти леса. Клиньями, колками, куртинками сбегают они с севера, скапливаются у Саровской пустыни и здесь уходят в Мордовию, смыкаясь там с лесами мещерскими да знаменитыми муромскими. И хоть прошиты эти леса дорогами, но без надобности в них редкий заглядывает. Строгий оклик с плакатов: “Стой! Запретная зона!” — тормозит грибников и охотников. В первом же поселке от вас потребуют документы и, если вы заглянули сюда без надобности, повернут — не положено. Люди в камуфляже стерегут тайну этих лесов.

Хотя для кого уже тайна, что именно в этих местах расположились печально известные мордовские лагеря. Но, печально известные, они — в Потьме, там, где до недавнего времени держали политических. А в основе своей это обычная зона усиленного, строгого, общего и всевозможных других режимов.

Лесная дорога временами вырывается из леса в поселки, и становится не совсем понятно: то ли колония состоит при поселке, то ли он при колонии?

Заборы, вышки, решетки, колючая проволока, плакаты “Стой!..” Одна и та же картина на всем протяжении долгого пути по лесному краю.

Официально вся эта лесная страна зовется “Учреждение ЖХ-385”. И далее прибавляется цифирька — номер колонии. Те, кто уходит отсюда на свободу, ориентируются проще: лагеря зовутся “Лесной”, “Озерный”, “Дубравный”...

Нам надо попасть в ЖХ-385/1. Расхожего названия у зеков эта зона не имеет. Да и вряд ли кто из сидящих в ней сможет ее окрестить. Просто никто не успевает заметить, куда его “сгрузили”. Не успевает подметить что-нибудь характерное... И никому из прибывших по этапам не удастся это сделать. Каменные мешки камер поглотили их навечно.

Мы еще не осознаем, что ступили на территорию самой страшной из всех существующих зон. Здесь сидят пожизненно заключенные.

Смерть в рассрочку

А началось все в 1992 году. Волна демократических преобразований настолько сблизила нас с Европой, что та готова была принять нас во все немыслимые советы и союзы, куда бы мы ни пожелали. Вот только закавыка одна: у нас существовала смертная казнь. Нам намекнули, что это негуманно...

И тогда президент подмахнул десятки указов, где “руководствуясь принципами гуманности”, миловал смертников, заменив им пулю пожизненным лишением свободы. Он сохранял жизнь насильникам, маньякам, серийным убийцам — словом, тем, кто представлял реальную угрозу обществу

В камерах смертников, разбросанных по российским тюрьмам, вырвался вздох облегчения. Президент даровал жизнь!..

Никто из “полосатиков” (так в тюрьмах называли смертников за их полосатую робу) еще не догадывался, что им не дарили жизнь — их на нее обрекали. Вдруг было вспыхнувший огонек в конце тоннеля тут же померк. К нему надо было идти всю оставшуюся жизнь.

Куда же теперь девать весь этот контингент помилованных? Обычные колонии для них не годились.

Первой отдали зону на острове Огненном. Это в Вологодской области. Тюрьму эту все должны себе хорошо представлять. Именно там Василий Макарович Шукшин снимал пролог “Калины красной”. Помните, как шел по бесконечным мосткам от острова на материк освободившийся зек Егор Прокудин?

Вот эта тюрьма и приняла первых помилованных. Из нее уже никто не пойдет по мосткам к свободе. Отсюда теперь один выход — вперед ногами...

Новый вид наказания породил шквал проблем, о которых, как водится, никто не успел подумать. Первую сотню заключенных обслуживало около четырех сотен сотрудников и осужденных общего режима — “хозобслуга”.

“Удовольствие” изначально стало не дешевым. Но коль бы только это. Ведь знали же: когда смертную казнь отменили в Италии и в некоторых странах Латинской Америки, в рост пошли заказные убийства, массовый отстрел должностных лиц правоохранительных структур, политических деятелей, стали совершаться акты терроризма. Еще раз убедились, что на чужих ошибках можно учиться, но тут же об этом и забыли.

“Единичка”, ставшая второй

Второй тюрьмой для “пожизненников” стала построенная в пожарном порядке зона в одной из мордовских колоний. “Единичка”, как ее теперь называют.

Собственно, это не зона в полном понимании. Даже официально это спецучасток спецстрогого режима.

Чтобы попасть сюда, надо вдоволь наслушаться лязга железных дверей, ворот, калиток и испытать на себе пристальные взгляды контролеров, сличающих черты твоего лица с фотографией на удостоверении.

Конечная дверь самая узкая. За ней небольшой дворик, ограниченный двухэтажными тюремными корпусами, и посреди дворика низенькое сооружение со множеством зарешеченных клетушек. Это кусочек свободы — прогулочные камеры.

В тюремном корпусе вязкая тишина. Здесь тоже есть чему полязгать. Но здесь лязг особый — он равносилен команде. Сидящие в камере бросаются к стенкам, упираются в них руками, вывернув наружу ладони, ноги широко разведены. Дежурный по камере скороговоркой докладывает о наличии сидящих и напоминает о содеянном ими.

Но все это, когда контролер коснется ключом замка. А так тишина. За резиновой дверной накладкой — глазок. За ним жизненное пространство зеков. К стенам примыкают двухъярусные нары, из мебели — намертво прикрепленный к полу стол и табуретки, ближе к двери — умывальник, “очко”. В камерах сухо и светло. Из развлечений настольные игры, радио и книги.

Пока мы пили чай, начальник участка подполковник Владимир Иванович Гангеев обосновал нам главную задачу охраны. А поскольку он оказался не без иронии и с чувством юмора, то сформулировал ее так: “Нам надо сделать все возможное, чтобы наши подопечные прожили как можно дольше”.

Его подчиненные с ним соглашаются, хотя в откровенном разговоре могут откровенно и сказать: “Вывести бы их всех во двор и...” Но это их личное мнение, и оно остается при них.

На каждого заключенного расходуется в день по 20 рублей. Деньги вроде бы небольшие, но перемножьте их на цифру 169 — столько зеков сегодня сидит здесь. Цифирька сразу будет внушительная, ну а дальше множьте на количество дней в году и так далее, пока не лень.

Если без математики, то получается каждый, зек обеспечен пожизненной пенсией.

И если какая-нибудь старушка за эти же деньги всю жизнь горбатилась, то эти “ребята” всегда жили в свое удовольствие. И сейчас никто из них не, работает. Попробуйте дать им какое-нибудь орудие труда. Прямо детский сад.

Владимир Гангеев называет своих подопечных “пассажирами”. Точнее не скажешь. За два года существования зоны уже был вскрыт случай подготовки к побегу. Инициаторам добавили к пожизненному сроку еще по семь лет. В этих абсурдах мы уже можем сравниться с Америкой. Там судьи, не смущаясь, дают убийцам по сто и больше лет отсидки. Но, похоже, на этом абсурды у них кончаются, а у нас продолжаются.

Вот, к примеру, чтобы содержать зеков, сотрудники колонии частенько выходят на “субботники” разгружать уголек для котельных или по весне сажать картошку с капустой, а то и лес валить на хозяйственные нужды.

Абсурда хватает. Позвонили энергетики и предъявили ультиматум: не заплатите долги —отключим свет. А это значит, что “полетит” сигнализация, не будут закрываться ворота, двери и все лагеря погрузятся во тьму. Представляете картину? Но этот сюжет даже не подаришь сценаристам Голливуда — не поверят. Как-то невольно вырвался вопрос: “Неужели такое может быть?”

И военное начальство быстро и четко ответило: “Запросто!”

Телевизионные “звезды”

Первый “пожизненник” преступил порог “единички” в знаменательный день — 23 февраля 1998 года.

Новосела запомнили — Сергей Данилов. Этапировали его из Приморского края. Там он зверски убил свою сожительницу. Отбывал срок за убийство и ранее.

На стене в кабинете начальника полный расклад зеков по камерам. Стоит взглянуть на фотографии пристальнее, и закрадывается смутная догадка — где-то я многих видел раньше... Не поверите, аж дрожь по телу! Стриженые головы, скуластые лица, точки сверлящих глаз... Где я их мог видеть?

И тут... Фу ты, черт! Да по телевизору же! Многие из сидящих в “единичке” стали “героями” многосерийных криминальных передач, настоящими “телезвездами”. Если собрать все газетные статьи, которые о них написаны, сложатся тома. И книги уже кое о ком есть.

Владимир Гангеев перелистывает книгу регистрации.

— Записывать будете или запомните?

— Запишем, не в тягость.

— Так вот, сидят и у меня 8 маньяков, 19 серийных убийц. Из 169 были приговорены к смертной казни 117. Помилованы.

— Что еще вас из бухгалтерии интересует?

— Из Нижнего Новгорода есть?

—Хватает. 12 человек. Сербин, Горбунов, Казистов... Больше всего из Москвы — 26, из Питера — 22. Нижний будет третьим.

— Вы все знаете о своих подопечных?

— Положено знать все.

— И как?

— Мы люди тренированные. Если кому другому знать — “крыша” поедет. Подопечные наши “потрудились” изрядно. В общей сложности за всеми числятся 395 трупов. Это кладбище небольшого городка.

Замечаю за собой, что не могу оторвать взгляд от щита с фотографиями. Действительно, знакомые лица.

Сергей Уняев. Вместе с женой они убили семью из трех человек. Он лично всем троим, включая маленькую девочку, перерезал горло. Супруга его сидит в женской колонии. Ее срок — 25 лет.

Вот маньяк из подмосковной Балашихи Олег Кузнецов. За ним числится 10 изнасилованных и убитых женщин.

Мелькал на экране и Сергей Волков, убивший ребенка своего односельчанина. Уже остывший труп мальчика он таскал за собой по деревне и бил головой об асфальт.

У Юрия Владимировича была патологическая страсть нападать на подростков, убивать их и вытаскивать внутренности.

А что нужно было в жизни летчику гражданской авиации Андрею Хотенову? Разве не знал он, на что шел, когда участвовал в удушении трех человек в Зеленограде.

Хорошо помнятся концовки всех этих телевизионных криминальных фильмов. Растерянные лица убийц и насильников. Многие из них почти искренне изображали, что не понимают, как все это могло произойти.

Наша телевизионная некрофилия достигла уже такого уровня, что все фильмы воспринимаешь как добротно сделанные детективы, лишенные жизненных реалий. И только здесь, глядя на эту галерею чем-то похожих друг на друга людей, понимаешь — вот она, реальность, и вот ее “герои”. Хорошо, что наши пути с ними больше никогда не пересекутся.

Невидимая охота

По данным психологов, 13 процентов пожизненно заключенных хотели, чтобы их расстреляли.

Начальник участка обязан верить этим данным. Не исключено, что кто-то из них решит покончить счеты с жизнью. Каждый суицид — ЧП. Последуют разбирательства по полной форме. Уж что-что, а разбираться и делать выводы у нас умеют.

Особая забота молодой парень из первой камеры. Он все время грозит убить себя. Получит письмо из дома — и в петлю. Не раз спасали...

А вообще статистика говорит, что за последние пять лет в России был зарегистрирован только один случай самоубийства среди пожизненно заключенных. Может быть, вот так всех и спасали, не давали “роста статистике”.

Гангеев говорит, что все его “пассажиры” могут написать просьбу о расстреле. Казнить их сейчас никто не будет. Даже если и вернут смертную казнь, им жить. В отношении их закон обратной силы не имеет. У них есть слабый лучик надежды. Им предстоит провести в тюрьме полную четверть века. После этого им могут пересмотреть меру наказания, вплоть до освобождения. А выйдут они из тюрьмы старыми и немощными, но выйдут.

И есть еще надежда. Сейчас каждый год тюрьмы принимают более 150 пожизненно заключенных. Судьи с радостью зацепились за эту статью. Их по-человечески можно понять. Тяжело даже справедливым приговором лишить человека жизни, а тут и греха на душу брать не надо. К пожизненной каре приговариваются и серийные убийцы, и те, кто совершил единственное преступление, но отягощенное убийством. Муторно, конечно, размышлять на эту тему... Но тот же Иван Ведянкин, изнасиловавший пятилетнего мальчика до смерти и закопавший труп в овраге, окажись в зоне строгого режима, уже давно распрощался бы со своей жизнью. Там таких не любят, и, по словам сотрудников колонии, “его бы уже разорвали как грелку”. А здесь он надеется на помилование. Пройдет лет 10—15, переполнятся тюрьмы “пожизненниками”, и начнут пересматривать их дела. За это время маньяков и серийных убийц столько наберется, что тот же Ведянкин, напиши он прошение о помиловании, тут же его получит.

На подобное развитие ситуации многие надеются, а потому ведут себя “на зоне” тихо сидеть без замечаний — одно из условий реальной надежды.

Ну а те, кому ждать нечего, за кем море крови, надеются на другое — на побег.

Своих намерений они даже не скрывают. Их фотографии на другом щите — в дежурке под заголовком “Склонные к побегу”.

Мордовская “единичка” — тюрьма жесткая. Многие из опытных этапников пробовали “мазу качать” — навязывать свои условия. Ничего не вышло. А какие они по этапу прибывали! Чуть не в цивильных костюмах, со своим барахлом, даже с телевизорами. Бывало, и девочек им в вагон поставляли — деньги-то у “смертников” водились. И непременный атрибут “вышкаря” — кошечка, котеночек, живая душа, скрашивающая скудную тюремную жизнь. Так, например, на цветной фотографии Графа, в миру убийцы Баурова. Снимок сделан в камере Псковской тюрьмы, откуда он должен был уйти в небытие. Его помиловали, и он ждал дальнейшей своей участи. По этому случаю пригласил фотографа. Тот его и. запечатлел. По тюремной инструкции ближе чем на метр к двери приближаться не положено, а фотография прямо салонная. В камере ковры, стопки журналов, книг, цветной телевизор, домотканые половички, картинки на стенах и кошечка.

На "единичке" с Графа всю спесь ободрали. Сидит как миленький в камере на трех человек и скучает по живности. Хотя ковры и телевизор излишеством не считаются. Сейчас разрешено и это, —только если родственники привезут. Даже если они вдруг картину из Третьяковки доставят, то и ее можно на стенку повесить.

Но одно дело, когда преступник ждет смерти и это его последние жизненные радости, другое — когда идет невидимая охота.

Чуть слабину даст режим, и кто смертник — решит только судьба.

Обреченная зона

Зона живет по строгому распорядку. Середина недели — баня. С утра начинают грохотать двери камер. Обитатели их мигом бросаются к стене, упираются в них руками, вывернув ладони наружу, и разводят ноги. Дежурный громкой скороговоркой рапортует о количестве заключенных и по каким статьям Уголовного кодекса они осуждены. Неизменно напоминание: “Осужден на пожизненное заключение, жалоб и претензий нет”.

Звучит хлесткая команда: “На выход для досмотра!” Но перед этим обитателей камеры попарно сковывают наручниками. Без них — ни шага!

После команды все убыстряется. Зеки пулей вылетают в коридор и принимают ту же стойку — ноги широко расставлены почти на шпагат, бритые черепа упираются в шершавую стену, руки все так же неестественно вывернуты. Охранник носком ботинок подбивает ноги арестанта — еще шире. По инструкции полагается “на максимальную ширину”. Все продумано: из такой стойки рывка не получится. Вывернутые ладони не дают толчка, да и, чтобы сомкнуть ноги, надо сделать несколько “танцевальных” движений, передвигая ступни с пятки на носок. Четкость движений — от ежедневной дрессуры.

Каждого встречного заключенный обязан приветствовать словами “здравия желаю”, протянувшему миску супа — “спасибо большое” или самодельное “благодарю покорно”. Воспитание согласно все той же инструкции.

“Полосатиков” тщательно обыскивают. Охранник может заглянуть куда угодно, даже под язык. Разговоры с охраной запрещены, никаких контактов с соседними камерами. Ты и твой сокамерник — вот весь мир.

Конвой спереди, конвой сзади — быстрый проход по коридору. Голова низко опущена, свободная рука сзади. Впрочем, нет, сейчас это не обязательно. Демократия вписала свою строчку в строгость тюремной инструкции.

Душевая в соседнем здании. Быстрый проход по дворику. Мелькнувший кусочек свободы, Глоток морозного осеннего воздуха. Солнечный свет в глаза. Можно еще заметить увядшие цветы на клумбах, которые выращивает в эстетических целях под зарешеченными и закрытыми окнами камер все та же охрана.

И опять лязг дверей, короткая помывка, досмотр, рывок через дворик и камера. Банный день закончен.

Что бросилось в глаза — неестественно молочные лица зеков. Уже несколько лет их не касалось солнце. “Смертники” со стажем только в последние два года получили право на прогулки.

Белые, будто припудренные руки с хорошо заметными синими прожилками вен. Даже татуировки поблекли.

Кто помоложе, тот будет еще поддерживать в себе жизнь. Можно отжиматься от пола. Можно упруго ходить по камере. Поприседать, наконец.

Но и у них жизнь будет уходить с нехваткой витаминов, с дряблостью мышц, с невостребованностью мозга. За их здоровье будут бороться. Врачи подкормят их “витаминками”, если будет возможность, улучшат рацион питания. Какое-то время еще поддержат посылки с воли с чесночком и луком. Они будут жить. Жизнь будет теплиться в них все то отпущенное им время.

Вот только туберкулез, будь он неладен. Он может сломить неожиданно. Уже должен бы действовать второй корпус, специально строившийся для больных, но стройку “тормознули” — туго стало с деньгами. “Тубиков” рассадили в отдельные камеры, но ведь бациллам не прикажешь: “Стоять!” А среди арестантов есть безнадежные, чьи легкие уже превращаются в серую гниль. Они не живут — тянут.

Медики предупреждают: с годами у каждого заключенного ослабнет иммунная система, и тогда может появиться новая, еще не изученная форма туберкулеза. Другие заболевания тоже будут протекать своеобразно с серьезными осложнениями. Обитателей камер ждут новые формы язвенной болезни, гипертонии, пневмонии, нарушения мозгового кровообращения, атеросклероз, церебральные мозговые расстройства.

Возможно ли все это будет лечить или зона обречена? Никто этого не знает. Никто об этом еще не думал. Не до этого.

Из черного юмора в среде охраны ходит такой: “Вам чай с сахаром или с туберкулезной палочкой?”

Тени на камнях

Психология пожизненно заключенных пока мала изучена. И на "единичке" идет своеобразный эксперимент Гангеевских "пассажиров" постоянно опекают психологи. При распределении камер учитываются пожелания зеков. Многие знакомятся на этапах и “корешатся”. Но совместная отсидка недолгая. Месяца через три начинаются внутрикамерные скандалы.

Большинство “пожизненников” имеют психологические отклонения. У них высокая “аутоагрессивная направленность”, а если проще — злобная нетерпимость.

До драк в камерах не доходило. Драка — это карцер и запись в карточку. В случае пересмотра дела будет учитываться и это. Поступают проще. Пишут заявление, и начальство “делает лыжи” — рассаживает сокамерников.

Психологи не советуют сажать друг с другом тех, у кого большая разница в загубленных жизнях. Рано или поздно конфликта не избежать. У кого за душой убийств меньше, будет считать, что сидит несправедливо.

Что-что, а “кровавые мальчики” никому не снятся. Начальник участка знает это точно. Он специально спрашивал об этом на беседах, так на него смотрели удивленно: “О чем, мол, ты, гражданин начальник?”.

Корреспондентов на спецучасток заносит часто. Страна должна знать своих “героев”. Надо с кем-то поговорить — пожалуйста, отказа нет. Собеседника в наручниках сажают в специальную клетку. Приближаться к ней ближе чем на метр не рекомендуют. Разговор идет при конвойных, и арестант понимает, что откровенность ему может чего-то стоить.

Осужденный Макаров. По пьянке убил двух человек. Долго скрывался. Снимал комнату у пожилых людей. С целью ограбления убил и их. Он один из тех, кто написал в анкете, что предпочел бы смертную казнь. Уже здесь, в зоне, пытался покончить с собой, вскрывал вены. До сих пор склонен к суициду. Находится под постоянным контролем.

— Вы считаете, что смертная казнь для вас будет лучше?

— А кому я буду нужен, глубокий старик, если меня когда-нибудь и выпустят?

Парню 24 года. Через столько же лет его могут освободить. Не такая уж и старость.

— Раскаиваетесь в том, что совершили?

— А что толку в раскаянии. Назад ничего не вернешь.

— Давит прошлое?

— Да нет.

— У вас кто на воле?

— Родители.

— Они пишут?

— Пишут.

— А о чем, если не секрет?

— Какой секрет. Обо всем, что происходит.

— Чем занимаетесь в камере?

— Хожу много, книги читаю, иногда в домино играю.

— О чем-то мечтаете?

— А о чем мечтать? Иногда только прежнюю жизнь вспоминаю, но и она начинает забываться.

— Вы стали равнодушны ко всему?

— А как я должен жить здесь?

— В Бога верите?

— Пока нет, но надо бы. С ним полегче.

Странное чувство: говоришь с человеком, которого как бы уже и нет. По-человечески парня жалко, хотя и понимаешь, что жалости к этим людям быть не может.

Говорят, что однажды здесь побывала с визитом лауреат Нобелевской премии мира Джоди Вильямс из США. Сердобольная женщина приехала “спасать загубленные души”. У первой же камеры ей объяснили, что сейчас она увидит убийцу десяти женщин. Американка быстренько перекрестилась, прошептала молитву, и желание “спасать души” у нее почему-то улетучилось. Она выполнила лишь формальность — передала гуманитарную помощь — и уехала.

Все те же психологи могут рассказать, что в заключении у многих зеков вдруг прорезается поэтический дар. Может быть, это остатки затоптанной души вырываются на волю. Здесь тоже так. Убийца Смехов пишет стихи в тетрадку и потом рассылает их в письмах.

Тут в глазах не увидишь сиянья,
И не слышен тут радостный смех.
Тут никто не имеет желанья
Ухватить хоть какой-то успех.
Нас не трогают частые крены,
В коих мечется судно страны.
Нас не ждут впереди перемены,
Наши дни ни полны, ни пусты.
Тут не слышны ни шепот, ни крики,
Словно в вечном плену мерзлоты.
Мы бездушны и даже безлики
И мирской лишены суеты.
Мы не знаем духовного зова,
Дни проходят никак и нигде.
Не имеем ни воли, ни крова,
Все оставив в народном суде.
Без работы и счастья общенья,
Мы, как тени, скользим по камням.
Только злое чье-то презренье
Сердце давит, подобно ремням.
Каждый день нам ни черный, ни белый,
Ни закончить его, ни забыть.
Промелькнет ослепительно серый,
Чтобы серостью серость укрыть.
Ночи горькие, стылые, черные,
Словно дьявола липкая сеть.
И живем мы, на жизнь обреченные,
Для того, чтоб скорей умереть.

В реальность нас возвращает начальник спецучастка подполковник Владимир Иванович Гангеев:

— Эгоисты все они. Людей среди них мало, “отморозки”. Они и разжалобить могут, и покаяться. А вот выпусти их на волю... Они там такого наворочают! Давайте лучше чайку попьем. Это гораздо приятнее.

В коридоре мелькали серые тени заключенных. Их выводили на прогулку.

От письма до петли

Основная связь с миром здесь — письма. . Есть, правда, еще свидания, но они два раза в год, и то на короткое время да под присмотром конвойных. А писем можно писать сколько угодно, были бы конверты да бумага. Лишнего не напишешь, все просматривается — цензура, так положено.

— О чем пишут? — подполковник Гангеев берет в руки объемистую пачку писем.

— О разном. Вот сколько “настрогали” за один день только. Сидим читаем. На всю жизнь начитались.

Любимое занятие “пожизненников” — писать апелляции и жалобы на несправедливый приговор. Многие настойчиво пытаются убедить своих адресатов в том, что вообще невиновны, и до такой степени упорствуют в этом, что границы истины стираются, и они уже сами искренне верят, что не совершали преступлений.

Пишут во всевозможные общественные организации, адреса которых услышали по радио. По большей части в ответ — тишина. А если и приходят ответы, то в основном стандартные: “Не входит в нашу компетенцию”. Недавно фирма “БМВ” прислала одному зеку каталог своих автомобилей. Как письмо к ним попало?

Пишут, понятно, родным. Особых событий в камере не происходит, собирают по крупицам, о чем бы черкнуть. Но в каждом письме обязательная просьба о посылке. Сейчас в передачах не ограничивают, так этим моментом и пользуются. Просят прислать то, что разрешено: сало, лук, чеснок, конфеты, печенье, баранки, бульонные кубики, чай, сигареты, бумагу, конверты, консервы. Один зек попросил прислать 160 килограммов сала.

Понимая, что многого из родных не вытянешь, круг письменного общения расширяют. Появляются “заочницы”. Глупые сердобольные девчонки клюют на жалостливое письмо зека в разделе объявлений местной газеты. Раскрутить “заочниц” эта публика умеет. Конечно, все они “сидят ни за что”, совершили “ошибку молодости”, кому-то “хочется излить душу, чтобы его пожалели”. И его понимают. Когда “клиент готов” — проси что хочешь.

— Тут у нас убийцы братья-близнецы сидят. Вот умельцы. Пара—тройка писем — и "заочница" на крючке. Спрашиваю их, когда посылку ждать? Отвечают: не созрела еще. По письмам чувствуется: вот-вот созреет. Так и играем. Но есть сюжеты и посерьезнее, — и Гангеев протягивает два письма. — Вот познакомьтесь.

Первое письмо было послано на волю зеком, внезапно спохватившимся и вспомнившим, что у него есть семья, а вернее, сделавшим попытку познакомиться.

"Привет из Мордовии! В настоящее время проживаю без особых изменений. У нас тут жизнь очень интересная — слушаем по радио музыкальные программы. День у нас начинается в 6 утра с физзарядки, которая длится 20 минут. Потом заправка коек, уборка влажная каждый день, моемся. Затем в 8.30 завтрак, проверка внешнего вида и состояния здоровья. Если есть какие-то вопросы, пожалуйста, задаешь. Все поставлено так, как надо. Условия для проживания вполне подходящие. Баня каждую среду. Простыни и белье сдаем каждый вторник. Сюда даже приезжают на свидания. Привозят передачи, присылают посылки. Посылки принимают до 20 кг. Кто хорошо себя ведет и спокойно сидит, тому посылки не ограничены.

Самое главное — нужно отбыть 10 лет спец строгого режима. Здесь сидят и пенсионеры, которые получают пенсию. Я, как начну получать пенсию, сразу переведу ее к вам. Не обижайтесь на меня, я никогда для вас ничего не жалел. Алименты я все выплатил, и даже в мыслях не было скрываться. Часто вспоминаю вас, особенно внучку. У меня к вам большая просьба — вышлите посылочку. Я вас очень прошу, мои дорогие. Чеснок — 2 кг, лук — 3 кг, конфет, карамелек без фантиков, конвертов, тетрадок”.

Письмо это вернулось в другом конверте вместе с письмом дочери:

“...Письмо твое получили. Ты думал, мы сразу бросимся посылать тебе посылку. Вот тебе х...

Мы живем и радуемся, избавившись от тебя. Мама все такая же красивая. Знаешь ли ты, что все твои б..., с которыми ты таскался, ей в подметки не годятся. Ты, наверное, ждал с нетерпением моего письма, а зря. За все в жизни нужно платить. Только обидно, что за все твои грехи и проклятья, посланные на твою голову, расплачиваюсь я. Ты думаешь, что я считаю тебя своим отцом? Ан нет. Я всем говорю, что ты умер, и даже очень давно. Ты всегда кичился своей силой и говорил матери, что ее убьешь. Да если бы я была на ее месте, я бы давно тебя грохнула и не терпела и даже не пожалела бы об этом. Мать пахала, как проклятая, одна, с ребенком на руках. Но ты этого не знаешь. Ты ведь был у нас красавцем мужчиной, на тебе бабы висли. А сейчас на старости ты никому не нужен. Как так? Странно? Ты почему, мразь, никогда не защищал маму? Ты почему поднимал руку на нее? А сейчас мы стали вдруг тебе нужны. Посылочку захотел: лучку, чесночку... А ты все это растил, падла.

Вообще забудь, что у тебя есть дочка, внучка, жена. В отличие от тебя, я выбьюсь в люди, ты будешь, конечно, гордиться мной, правда, втихаря, но это уже твои проблемы.

Говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, а я от тебя очень далеко упала. И запомни это.

Ты на что надеялся, когда писал письмо? Что, получив его, я вся расплывусь в извинениях, что забыла отца? Я не буду перед тобой извиняться никогда, ты мне никто!

Сидишь — сиди и больше не пиши, ты нам не нужен! У тебя и без меня детей много по свету. Обращайся к ним. Считай, что твоя законная дочь от тебя отказалась. Мне противно даже думать о тебе! Сиди и расплачивайся за свои грехи! Я отрекаюсь от тебя! Я хочу, чтоб ты сдох, как последняя бродячая собака!”

Это письмо до адресата не дошло. Оно так и лежит в сейфе начальника участка. Передавать его боятся. После такого письма до петли лишь шаг.

Прокляты и забыты

Сколько же проклятий сказано в адрес этих людей или нелюдей,—как угодно. Они звучали и в залах суда, и с экранов телевизоров, и с газетных страниц. Все им желали одного — смерти.

Как показывают исследования, у нас в стране 65 процентов населения — за сохранение смертной казни. Большинство!

В дискуссиях редкий голос против. Но главное, что против само государство, президент. В свое время в Италии, Германии, Франции, Англии, Швеции закон об отмене смертной казни тоже не поддерживало население. Он принимался вопреки желанию большинства. Это нравственный выбор страны, а не отдельного человека. Мы пока только подражаем. Мы еще не доросли до понятия “против”. Человеческая сущность всегда требует мести. Мы считаем, что только жизнь за жизнь сможет остановить вал преступлений. Это не всегда так.

Мы специально подробно показали и рассказали вам о том, что такое смерть в рассрочку. Пока этот вид наказания молод, и мы не можем рассуждать о нем со всей полнотой. Но то, что это пострашнее пули, уже очевидно. У нас даже не хватит воображения, чтобы представить весь ужас пассивного пожизненного бытия. Преступник наказан. Он наказан собой, своими деяниями. Он сам выбрал свой крест и теперь до конца понесет его.

Он навсегда остался наедине со своим прошлым. Хоть на миг представьте себе это.

Во все века государства тяготились смертной казнью. Ее то отменяли, то вновь вводили. Разговоры на этот счет не умолкали. Размышляли об этом и государи, чье слово в принятии решения было последним.

Так, Екатерина II отмечала в своих размышлениях об устройстве государства:

“...При спокойном царствовании законов и под образом правления соединенными всего народа желаниями утвержденным, в государстве противу внешних неприятелей защищенном, и внутри поддерживаемом крепкими подпорами, то есть силою своею и вкоренившимися мнением во гражданах, где вся власть у Самодержца: в таком государстве не может в том быть никакой нужды, чтобы отнимать жизнь у гражданина”. Ей вторит Елизавета Петровна:

“Смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своей свободы...”

Две мудрые женщины твердо понимали, что злодеи рождаются в слабом государстве. И стоит ли государству брать на себя грех смертной кары, если оно само толкнуло этих людей на преступления.

Вот тут и задумаешься над “за” и “против” мщения.

А между тем “пассажиры” мордовской “единички” продолжают жить. Большинство из них уже приобщились к Богу и вымаливают у него прощение за содеянное на земле. Они верят, что он их простит. В камерах на стенах часто висят бумажные иконки. Кто знает молитву — молится, кто не знает — просто крестится. Не часто, но заглядывает в “единичку” священник. Он здесь крестит, причащает, рассказывает о Боге...

Но в тайне каждый просит у Бога свободы. Если она и случится, то для немногих. Большинство — по горло в крови...

Для них жизнь окончится здесь, в этих каменных мешках камер. И хорошо, если к тому времени останется на земле хоть кто-то, не забывший их. Если раньше тела расстрелянных выдавать было нельзя, то сейчас умерших в неволе можно забирать и хоронить в родных местах, где начиналась жизнь, которой они так бездарно распорядились.

Ну а если их забудут, то лагерное начальство вынуждено будет закопать их на каком-нибудь глухом лесном погосте и пометить могилку лишь номером. С годами дожди смоют номер, и будто человек никогда и не жил...

Вячеслав Федоров, Николай Мошков (фото)
Военная библиотека Федорова - 10/05/2002

Архив публикаций     Читайте также:

20/04/2009 Осужденные режут себе вены, но их продолжают пытать   -   Апрель / 2009 / Новости /